Мастер реалистических картин эпохи барокко, Караваджо повествует в своих шедеврах о жизни вокруг без намека на упрек. На одном из полотен 1596 года, названном «Шулера», итальянский живописец демонстрирует сценку мелкого карточного мошенничества. Такие действия были привычной будничностью для общества того времени, очевидной забавой.
Композиция изображения построена по классическим канонам. Три фигуры мужского пола расположены в воображаемом треугольнике. Подобный прием облегчает восприятие и делает картину очень уравновешенной.
Справа за столом мы видим юного мальчика, он спокойно смотрит на свои карты. Лицо красивого юноши светлое и несколько наивное. Двое других участников старинного покера – сообщники.
Мужчина зрелых лет находится за спиной засмотревшегося на колоду мальчишки. Цепким взглядом он считывает масти и показывает на пальцах тайные знаки более молодому игроку. На его перчатках видны срезанные обрывки ткани – для удобства прощупывания крапленых карточек.
Второй мошенник готовится достать из разреза одежды приготовленные карты. Он нарочно вводит в заблуждение товарища по игре в покер глупым, отвлеченным взглядом. Так и хочется узнать, как же дальше сложилась партия. Удалось ли совершить обман? Не расстроился ли доверчивый мальчонка?
Художник уделил много внимания проработке костюмов. Обманщики облачены в пестрые, полосатые одежды, что делает их схожими с шутами. На их шляпах – пышные птичьи перья.
Фон картины нейтральный, бежевый. На нем отчетливо заметен большой освещенный солнцем участок. Вообще, в полотне «Шулера» достаточно много света и мало затемненных участков. Отказавшись от драматизации, Караваджо пишет гимн веселому празднику и игре. Но нас, зрителей, все же огорчает обман: он призывает быть в жизни более осмотрительными.
Великий Караваджо велик и в малом – в своей жанровой картине «Шулера», двое мошенников обыгрывают простодушного, неопытного юношу в карточной игре, одной из разновидностей покера. Пожилой шулер стоит за спиной у поглощённого игрой юнца, подглядывает в его карты и подаёт условные знаки своему молодому сообщнику. Рука сообщника за спиной, он готовится вытащить из своих панталон заранее заготовленную карту по тайному знаку подельника.
Перчатки старшего мошенника выглядят странно – на них срезаны кончики, для того, чтобы лучше чувствовать краплёные карты. Оба мошенника одеты в пёстрые костюмы с множеством мелких деталей и узоров, на поясах – короткие ножи, на головах – шляпы с яркими перьями. На лице у молодого шулера выражение простодушия и даже лёгкой глупости. Всё сделано, чтобы отвлечь внимание играющего с мошенниками мальчика от «закулисных» трюков.
Персонажи «Шулеров» играют в «примеро», предшественницу покера. Слева юноша в дорогой одежде рассматривает свои карты, не замечая, что старший мошенник сигнализирует своему молодому сообщнику поднятой рукой в перчатке (кончики пальцев срезаны, чтобы лучше прощупывать метки на картах). Жулик справа выжидательно смотрит на жертву обмана, протянув руку за спину, чтобы вытащить одну из спрятанных за поясом карт.
У трёх фигур зритель может сразу сосчитать пять рук и лишь одну замечает последней – левую руку старшего шулера. Она появляется на столе под рукой его сообщника, словно ниоткуда и визуально очень близко к кинжалу на поясе юноши. Пальцы, видные одному только зрителю, смещаются к рукоятке оружия. Этот штрих добавляет напряжения всей композиции и неопределённости исходу игры, а также наводит на размышления о подлости и предательстве в отношениях между мошенниками.
Караваджо рассматривал эту сцену не как карикатуру на порок, а как новаторский ход, в котором взаимодействие жестов и взглядов передают драму обмана и утраты простодушия в наиболее понятном зрителю виде. «Шулера» породили множество копий и вдохновили художников по всей Европе на бесчисленные картины на подобные темы. Француз Жорж де Латур написал собственные варианты сцены, известные как «Шулер с бубновым тузом» (ок. 1630, Лувр) и «Шулер с трефовым тузом» (ок. 1630-1634, Художественный музей Кимбелла, штат Техас).
Многие художники эпохи Караваджо обращались в своих картинах к сюжету мошенничества и шулерства, изображали городское дно во всех его проявлениях и «наготе», всячески изобличали язвы общества. На полотне же великого итальянца – скорее гениально поданная беллетристика, спокойное повествование (не без эстетического любования) и, как всегда, реалистический эффект присутствия. Вспомним, наконец, о том, что великий художник и сам вёл «бурный» образ жизни, ввязывался в драки и скандалы и не раз дрался на дуэли. Выходит – хорошо знал то, о чём писал…
