Сохранилось предание, что Максимилиан Волошин принес в подарок Врубелю створку огромной необыкновенной раковины с особенной внутренней поверхностью, покрытой слоящимся сияющим перламутром. Раковина была рождена в море и отражала его причудливый лик, его волшебную бездонность. Напоминающая о зыби морской, раковина будила в воображении Врубеля звучание морской стихии, звуки моря, которые он так любил слушать в операх Римского-Корсакова. Перламутровая поверхность раковины и вся она связывалась в воображении со сказочными существами, которых воспел композитор.
Замечателен в этой связи эпизод, относящийся к 1904 году, к моменту нового (после киевских этюдов) «возвращения к натуре», к прямым натурным штудиям, когда создавалась «Жемчужина» и поразительные этюды к ней. Идя через Неву, Врубель, указав на сложенные квадраты добытых с Невы льдин, в которых преломлялось солнце, сказал своему спутнику, молодому художнику ВД. Милиоти: «Вот смотрите, ВД., все здесь, человек ничего не придумает, чего бы не было в природе.
Берите все оттуда». Передающий этот эпизод Милиоти прибавляет, что в этих словах — символ веры Врубеля-художника. Имелось в виду, конечно, вовсе не то, что отсюда можно научиться, как нарисовать квадрат льда; говорилось об игре, сверкании преломленных лучей — не о предмете, а о колористической феерии, эффекте действия на глаз, то есть о мастерстве «иллюзионировать душу», в котором художник, подражая, соревнуется с природой. «Я научу тебя видеть в реальном фантастическое, как фотография, как Достоевский», — говорил Врубель юному Судейкину.
Показанная на выставке Союза русских художников в 1905 году пастель «Жемчужная раковина» (или просто «Жемчужина», как ее называют) — маленькое чудо искусства, так же как и сама натуральная морская раковина — маленькое чудо природы. Кто когда-нибудь держал в руках и рассматривал такую ракушку, не мог не дивиться изменчивой игре цвета в ее напластованиях. Они отсвечивают и тонами моря, и закатного неба, и сиянием радуги, и мерцаниями тусклого серебра. Настоящая пещера сокровищ в миниатюре. Для Врубеля вся природа была пещерой сокровищ, и в переливах раковины он увидел как бы сконцентрированным разлитое в природе волшебство. («Это волшебство» — так сам он говорил о «Жемчужине»). Надо было его только «скопировать», однако это как раз такой случай, когда копирование равносильно творчеству: цветовые нюансы перламутра неуловимы, варьируются при каждом повороте раковины, каждой перемене освещения. Вникая в строение раковины, художник понял, что ее отливы зависят от фактуры, образуемой наслоениями перламутра,— где-то поверхность совершенно гладкая, где-то шероховатая, перистая, слоистая: у нее есть планы. Но планы можно передать и градациями темного и светлого; если найти их очень точно, то впечатление будет аналогично цветовому. Врубель вновь встречался с задачей «черно-белой красочности», которая решалась им в иллюстрациях к Лермонтову. Только на этот раз она была еще сложнее. Врубель сделал массу рисунков раковины углем и карандашом, прежде чем написать ее в цвете.
В «Жемчужине» феерическая фантазия мастера почти претворяется в беспредметное искусство — в узорах раковины, выражающих космическую пульсацию природы.
«Жемчужина» — это своего рода галактика, увлекающая взгляд по спирали вглубь, как в жерло колодца. Здесь изобразительная тема тождественна самому методу наблюдения природы и способу организации творческого процесса у Врубеля: «утопать в созерцании тонкостей», видеть мир как «мир бесконечно гармонирующих чудных деталей». Тонкость, подробность, деталь — ключевые слова и понятия во врубелевских характеристиках собственного способа «вести беседу с натурой». Подобно тому, как, согласно известной метафоре, в капле воды отражается весь мир, так во врубелевской «Жемчужине» воплощено представление о том, что в раковине, если приставить ее к уху, слышатся шум, гул и звуки океанической бездны. Здесь кстати заметить, что изображение морской раковины в картине 1904 года, если поставить ее вертикально, совершенно точно воспроизводит конфигурацию человеческой ушной раковины — метафора столь же гениально-простая, сколь и восхитительно-смелая, как знаменитое «ухо мира» в стихотворении Баратынского «Осень». «Декоративно все, и только декоративно». В кружевной пене на поверхности волн, игре преломленных лучей в прозрачных льдинах, переплете ветвей, бесконечных конфигурациях в мире цветов и в узорах морозного стекла природа кристаллизует орнаментальные фигуры, в одной из которых предзнаменуется облик человеческого существа, подобно тому, как в неорганических кристаллизациях инея на зимнем окне возникают образы органической природы, пышные леса и оранжереи растительного царства — такова философия врубелевской «Жемчужины» 1904 года, но еще раньше — киевских цветочных этюдов (1886—1887), и, например, таких работ, как панно «Богатырь» 1898 года и «Раковины».
«Врубель мало выезжал теперь; мало видел кого; отвернулся от обихода и увидал красоту жизни; возлюбил ее и дал «Жемчужину», ценнейшую. Незначительный другим обломок природы рассказывает ему чудесную сказку красок и линий за пределами «что» и «как».
Не пропустим, как делал Врубель «Жемчужину». Ведь это именно так, как нужно: так, как мало кто теперь делает. Среди быстрых примеров нашего безверия и веры, среди кратчайших симпатий и отречений, среди поражающего колебания, среди позорного снобизма, на спокойной улице за скромным столом, недели и месяцы облюбовывает Врубель жемчужную ракушку. В этой работе ищет он природу. Природу, далекую от жизни людей, где и сами людские фигуры тоже делаются волшебными и неблизкими нам. Нет теплоты близости в дальнем сиянии, но много заманчивости, много новых путей — того, что тоже нам нужно. Этой заманчивости полна и «Жемчужина». Более чем когда-либо в ней подошел Врубель к природе в тончайшей передаче ее и все-таки не удалился от своего обычного волшебства…
«Если хотя одну часть вещи сделать с натуры, это должно освежить всю работу, поднять ее уровень, приблизить к гармонии природы». В таком слове звучит коренное умение пользоваться природой. Врубель красиво говорит о природе; полутон березовой рощи с рефлексами белых стволов; тень кружев и шелка женских уборов; фейерверк бабочек; мерцанье аквариума, характер паутины кружев, про все это нужно послушать Врубеля художникам. Он бы мог подвинуть нашу молодежь, ибо часто мы перестаем выхватывать красивое, отрезать его от ненужного. Врубель мог бы поучить, как надо искать вещь; как можно портить работу свою, чтобы затем поднять ее на высоту, еще большую. В работах Врубеля, в подъемах и падениях есть нерв высокого порядка, далекий от самодовольного мастерства или от беспутных хватаний за что попало. Не поражающее, а завлекающее есть в работах Врубеля — верный признак их жизнеспособности на долгое время. Подобно очень немногим, шедшим только своей дорогой, в вещах Врубеля есть особый путь, подсказанный только природой. Эта большая дорога полна спусков и всходов. Врубель идет ею. Нам нужны такие художники» (Н.К. Рерих).
