Секрет неиссякаемой притягательности работ Мане заключается в их бесконечной органичности. Для Эдуарда Мане живопись была наиболее естественной формой самовыражения, в которой величайшими грехами он почитал лицемерие и ложь.
По натуре революционер и бунтарь, Эдуард Мане питал стойкую неприязнь к устоям буржуазного общества, к которому по рождению принадлежал сам — и скрывать ее ни в коем случае не намеревался.
Впрочем, пока буржуазные каноны не касались сферы искусства, он еще мог каким-то образом с ними мириться, однако если речь шла о живописи — увольте! Едва ли не всю «продукцию» современных ему салонных живописцев Мане не без оснований считал вялым и крайне бездарным копированием шедевров Ренессанса — то есть, занятием по сути своей вторичным и ненужным.
Именно отвращение к академическому искусству, переживавшему пору упадка и деградации, но, как ни странно, продолжавшему при этом пользоваться успехом у публики, и стало причиной написания картины «Завтрак на траве».
Эдуард Мане «Салону отверженных» предложил на десерт свой «Завтрак на траве», который вызвал бурю эмоций, жесточайшей критики и единодушного приговора, что этот «завтрак» абсолютно «несъедобный».
Особенно возмутил публику тот факт, что на лесной поляне собрались прилично одетые, обутые, при галстуках и с тросточками мужчины, рядом с которыми светятся обнаженные женские тела. Название картины приобретает неких пикантный смысл, тем более, что ничего съедобного действительно не изображено. Левый угол переднего плана содержит в себе слабый намек на продукты питания, но отчетливо видно, что на лоскуте ткани, возможно, чьем-то платье, валяется полупустая корзинка с несколькими грибами, а на зеленых листьях рядом видны несколько ягод. Вот и весь завтрак.
Двое достаточно молодых мужчин свободно раскинувшись на траве, о чем-то оживленно беседуют. Тот, что справа, жестикулируя, рассказывает нечто интересное, веселое, потому что собеседник мило улыбается. Смущенная улыбка светится и на лице сидящей рядом с ним женщины. Под ней скомканная светло-синяя ткань, сама женщина в свободной легкой позе сидит, абсолютно голая, не слишком юная, чуть полновата.
У пары, сидящей рядом, одного цвета волосы, они ровесники, возможно, супруги. Вторая женщина в легкой, свободной, белой сорочке виднеется чуть дальше, но ей слышен разговор, по ней видно, что она прислушивается и тоже улыбается. Картина полна светлого покоя, теплой неги. Золя назвал полотно прочной плотью, смоделированной потоками света просто, правдиво и прозорливо.
По воспоминаниям друга Мане, Адриана Пруста (отца известного писателя) идея написать «Завтрак на траве» родилась у художника во время поездки в Аржантёй — пригород Парижа, впоследствии прославленный в картинах импрессионистов, включая самого Мане.
Наслаждаясь безмятежным отдыхом на природе, наблюдая, как плещутся в воде отдыхающие, Мане внезапно загорелся желанием написать нагую натуру — однако не в студии, а в окружении природы, на открытом воздухе, где люди, по его словам, «будут естественными и живыми».
В качестве основы для сюжета Мане использовал всё ту же добрую старую классику: картину «Сельский концерт» кисти Тициана и гравюру Раймонди «Суд Париса» по рисунку Рафаэля Санти. Впрочем, глядя на окончательный результат, догадаться об этом практически невозможно — настолько глобальным сюжетным и стилистическим трансформациям подверглась классика в интерпретации от Мане.
На переднем плане картины «Завтрак на траве» (208 х 264,5 см; холст, масло) Мане расположил довольно сомнительного вида троицу, явно увлеченную разговором: двух элегантно одетых мужчин и совершенно нагую юную даму, на секунду отвернувшую голову от беседующих и с вызовом и насмешкой глядящую в лицо зрителю.
Для одного из мужчин позировал будущий шурин Мане — Фердинанд Леенхоф, моделью для другого послужил родной брат Мане — Густав. Что касается натурщицы — ею стала широко известная в те далекие времена Викторина Мёран, с которой Мане познакомился незадолго до написания картины.
Викторине на момент знакомства с Эдуардом Мане едва исполнилось 18 лет. Она была юна, свежа, обаятельна и сделалась моделью и любовницей художника на долгие 13 лет. Именно Викторину Мёран мы наблюдаем, помимо «Завтрака на траве», в таких известных работах художника, как «Олимпия», «Уличная певица» и «Железная дорога».
Помимо работы натурщицей, Викторина зарабатывала на жизнь выступлениями в кафе-шантанах и уроками музыки. Впоследствии под влиянием Мане и, возможно, Дега (Меран позировала и для него) она начала заниматься живописью и сама, однако большая часть ее работ до наших дней не сохранилась.
Расставшись с Мане, Викторина начала пить, после увлеклась лесбийскими отношениями и постепенно заскользила по наклонной вниз, опускаясь на самое дно. В последний период жизни она была известна, как «Старуха с обезьяной», поскольку завела себе экзотическую зверушку, совместно с которой и просила на улицах подаяние, по старой памяти пытаясь играть на гитаре.
Впрочем, на картине «Завтрак на траве» Викторине нет еще и 20 — отсюда это дерзость во взгляде, проистекающая от приятного осознания собственной молодости и красоты. Кстати, именно эта дерзость и стала одной из причин наибольшего возмущения публики, которая увидела картину в «Салоне Отверженных» — после того, как ее, разумеется, отверг Парижский салон.
Как писал критик Л. Этьенн: «Какая-то голая уличная девка бесстыдно расположилась между двумя франтами в галстуках и городских костюмах. У них вид школьников на каникулах, подражающих кутежам взрослых, и я тщетно пытаюсь понять, в чем смысл этой непристойной загадки.»
Мане досталось за всё. Картина, потребовавшая от художника сотен часов напряженного труда, была разгромлена публикой и критиками в пух и прах. «Завтрак на траве» ругали не только за «бесстыжую девку», но и за совершенно плоский фон, которому явно недостает глубины; ругали за то, что фигура второй «бесстыдной девки», моющейся на берегу реки несоразмерно крупна -и это действительно так…
Мане ругали за почти полное отсутствие полутонов, что, во-первых, напрочь порывает с академической традицией, а во-вторых, приближает изображение к фотографии… Мане ругали за грубые мазки кисти и явную незаконченность многих фрагментов картины… Одним словом, ни форма, ни содержание «Завтрака на траве» не только не стремились соответствовать общепринятым представлениям о морали и красоте, но явно восставали против них — и холст дружно окрестили «циничным вызовом хорошему вкусу».
Единственными, кто не примкнул к дружным рядам негодующих и, напротив, оценил «Завтрак на траве» по достоинству, оказались Шарль Бодлер и Эмиль Золя. Золя, большой писатель и друг Эдуарда Мане, сразу угадал намерение художника: увязать классическую традицию с современным видением в максимально органичной, пусть и не лишенной провокации, форме.
Безусловно, картина Мане нелицеприятно пародировала салонные картины на схожий сюжет — однако сегодня «дерзость» Мане выглядит совершенно невинной в сравнении с теми же «Авиньонскими девицами» Пикассо (тоже вызвавшими в свое время полное непонимание). Однако для того, чтобы Пикассо в 1907-ом мог написать своих «Авиньонских девиц», совершенно необходимо было, чтобы Эдуард Мане на сорок лет раньше неделями мучился и не спал, создавая «Завтрак на траве» и предвидя, что будет распят общественным мнением за это.
