Верещагин сумел выразить языком искусства освободительный, народный характер Отечественной войны. Он показал истинное лицо захватчиков и их предводителя Наполеона, ради честолюбия обрекшего на уничтожение сотни тысяч людей.
К лучшим картинам серии принадлежит полотно «На большой дороге. Отступление, бегство», где художник отобразил бесславный уход из России остатков наполеоновского войска.
Действие происходит на дороге, пролегающей от села Красное до Минска. Бесконечная белая равнина раскинулась за дорогой, и лишь где-то на горизонте просматривается лес. И всюду снег, снег, снег… Воздух тих и прозрачен, на небе ни облачка, солнечные лучи искрятся на снегу… Крепкий мороз сковал землю, сухой снег скрипит под ногами. Ни звука, ни малейшего шороха, только зловещая тишина. Ни триумфа, ни криков «Да здравствует император!»…
Великий завоеватель идет впереди свиты в меховой шубе, теплой шапке, которые выглядят нелепо на его всегда подтянутой фигуре в мундире. (Верещагин гордился, что нашел в мемуарах эту выразительную деталь).
Он медленно идет, опираясь на палку, а за ним весь его штаб. Следом движется не грозное и непобедимое войско, а жалкий, замерзающий, одетый в награбленные тряпки сброд.
Император идет мимо торчащих из снега следов бегства некогда мощной гигантской армии. Спокойная ясная красота русской земли в солнечный зимний день противопоставлена шествию потрепанных, хотя и пытающихся еще сохранить какой-то порядок своего строя захватчиков.
Михаил Лермонтов.
Наполеон
1829.
Где бьет волна о брег высокой,
Где дикий памятник небрежно положен,
В сырой земле, и в яме неглубокой —
Там спит герой, друзья! — Наполеон!…
Вещают так: и камень одинокой,
И дуб возвышенный и волн прибрежных стон!…
Но вот, полночь свинцовый свой покров
По сводам неба распустила;
И влагу дремлющих валов
С могилой тихою Диана осребрила.
Над ней сюда пришел мечтать
Певец возвышенный, но юный;
Воспоминания стараясь пробуждать,
Он арфу взял, запел, ударил в струны…
«Зачем он так за славою гонялся?
Для чести счастье презирал?
С невинными народами сражался?
И скипетром стальным короны разбивал?
Зачем шутил граждан спокойных кровью,
Презрел и дружбой и любовью,
И пред творцом не трепетал?…
Ему, погибельно войною принужденный,
Почти весь свет кричал: ура!
При визге бурного ядра
Уже он был готов — но… воин дерзновенный!…
Творец смешал неколебимый ум,
Ты побежден московскими стенами…
Бежал!… и скрыл за дальними морями
Следы печальные твоих высоких дум».
Вдруг!… ветерок… луна за тучи забежала…
Умолк певец. Струится в жилах хлад;
Он тайным ужасом объят…
И струны лопнули… и тень ему предстала: —
«Умолкни, о, певец! — спеши отсюда прочь, —
С хвалой иль язвою упрека:
Мне все равно; в могиле вечно ночь. —
Там нет ни почестей, ни счастия, ни рока!
Пускай историю страстей
И дел моих хранят далекие потомки:
Я презрю песнопенья громки; —
Я выше и похвал, и славы, и людей!…»