Ясная Поляна, год 1891-й. Репин гостит у Толстых.
«Я рисовал с него тогда, пользуясь всяким моментом… Лев Николаевич великодушно позировал мне…
В один жаркий августовский день, в самую припеку, после завтрака, Лев Николаевич собирался вспахать поле вдовы; я получил позволение ему сопутствовать.
Мы тронулись в путь в час дня. Он был в летней белой фуражке и легком пальто сверх посконной рабочей рубахи лилового цвета. На конюшне Лев Николаевич взял двух рабочих лошадок, надел на них рабочие хомуты без шлей и повел их в поводу.
За выселками деревни Ясной Поляны… нищенский дворик. Лев Николаевич идет в знакомый ему сарайчик, вытаскивает оттуда соху и, повозившись с сошничками и веревочными приспособлениями, запрягает в соху лошадку.
Берет пальто, вынимает из его бокового кармана бутылку с водой, относит ее в овражек под кусты и прикрывает пальто. Теперь, привязав к своему поясу сзади за повод лошадь с бороной, берет в руки правила сохи…
Шесть часов, без отдыха, он бороздил сохой черную землю… У меня в руках был альбомчик, и я, не теряя времени, становлюсь перед серединой линии его проезда и ловлю чертами момент прохождения мимо меня всего кортежа… Я проверяю только контуры и отношения величины фигур; тени – после, с одной точки, в один момент.
Проходили нередко крестьяне яснополянцы; сняв шапку, кланялись и шли дальше, как бы не замечая подвига графа…
А великий оратаюшко все так же двигался взад и вперед, прибавляя борозды. Менялись только тени от солнца да посконная рубаха его становилась вес темнее и темнее, особенно на груди… Изредка он оставлял на минуту соху и шел к овражку напиться из бутылки воды…
Вот он, Микула Селянинович, непобедимый никакими храбрецами в доспехах… Мы возвращались к дому в сумерках; вызвездило на холод… Я боялся, как бы он не простудился. Ведь его рубаха была мокрая насквозь».
Рассказывая о вожаке бурлацкой ватаги Канине в «Далеком и близком», Илья Ефимович пишет:
«Много лет спустя я вспоминал Канина, когда передо мною в посконной, пропотелой насквозь рубахе проходил по борозде с сохой за лошадью Лев Толстой… Белый когда-то картузишко, посеревший и порыжевший от пыли и пота, с козырьком, полуоторванным от порыжелого околышка. Казалось бы, что могло быть смешнее и ничтожнее этого бородатого чудака (проходившие баба и мужик долго стояли в сторонке, пристально вглядываясь в графа, и ирония – мужицкая – «Божьего произволения» — не покидала их). А в этом ничтожном облачении грозно, с глубокой серьезностью светились из-под густых бровей и проницательно властвовали над всеми живые глаза великого гения не только искусства, но и жизни… Канин по сравнению с Толстым показался бы младенцем; на его лице ясно выражалась только греза, не считающая часов и лет…»
Литография с картины издана в 1887 Картографическим заведением А. А. Ильина. Издание вызвало неудовольствие семьи Толстых, считавших нежелательным «распространение рисунка, изображающего его (Толстого) в самой интимной, ему одному дорогой жизни». Об этом С. А. Толстая 28 сентября 1887 писала В. В. Стасову, выражая пожелание семьи «рисунок этот не выставлять на публику, не распространять и не продавать». В результате переписки Толстых с В. В. Стасовым, В. Г. Чертковым, И. Е. Репиным и Н. Н. Страховым Л. Н. Толстой разрешил издать в цвете картину Репина: «…Я вижу, что я сначала поступил неправильно, — писал Толстой Н. Н. Страхову 10 ноября 1887. — Главное же то, что во имя этих пустяков я как будто огорчил Репина, которого я так же высоко ценю, как и Вы, и сердечно люблю. Поэтому, будьте добры, передайте ему, что я отказываюсь от своего отказа и очень жалею, если ему доставил неприятное».
Графические этюды для картины находятся в ГТГ (1887, бумага, графитный карандаш; бумага, тушь, кисть, перо) и в ГРМ.
