Михаил Врубель. Богатырь -
Михаил Врубель. Богатырь

Михаил Врубель. Богатырь

Михаил Врубель. БогатырьВ 1889 году Врубель уезжает в Москву, начинается новый и самый плодотворный период его творчества.

Переселившись в Москву, он вошёл в абрамцевский художественный кружок мецената С. И. Мамонтова.

Летом 1896 года в Нижнем Новгороде открылась Всероссийская промышленная и сельскохозяйственная выставка, включавшая художественный отдел. На торцах павильона, где должен был расположиться этот отдел, под выгнутой крышей пустовали большие тимпаны.

Курировавший художественно-оформительские работы на выставке С. И. Мамонтов заказал Врубелю выполнить для этих тимпанов панно на темы, представленные на усмотрение художника. Врубель сочинил композиции на европейский — «Принцесса Греза» (сказочная рыцарская легенда в сценической обработке популярного тогда французского драматурга Э. Ростана) и национальный («Микула Селянинович») сюжеты.

Эти панно были отвергнуты специально присланной из Петербургской Академии художеств комиссией «как нехудожественные». Тогда Мамонтов решил показать, кто настоящий хозяин на выставке. На арендованном им участке вблизи входа был в короткий срок сооружен павильон, или «балаган», как выразился К. Коровин, с громадными буквами на крыше «Панно Врубеля». В этом павильоне они и экспонировались (панно «Микула Селянинович» и «Принцесса Греза»). Событие это наделало много шума в прессе. Кроме того, по настоянию Мамонтова на выставке экспонировалось восемь картин Врубеля и его скульптура, в это же время проходили гастроли Мамонтовской частной оперы в городском театре, где шел спектакль «Гензель и Гретель» в декорациях Врубеля, а в портале сцены красовался исполненный Врубелем ранее для той же Русской частной оперы занавес «Неаполитанская ночь» («Италия. Неаполитанская ночь», эскиз театрального занавеса). Врубель, таким образом, был представлен в Нижнем всеми гранями своего творчества: дебют Врубеля был превращен Мамонтовым в бенефис.

В Абрамцеве Врубель возглавляет керамическую мастерскую, создает серию своеобразных скульптур-майолик на сказочные темы: «Лель», «Волхова», «Купава». С Абрамцевым связаны многие творческие искания Врубеля. Здесь пробудился его интерес к народному творчеству, национальным традициям. В одном из писем к сестре художник сообщает: «Сейчас я в Абрамцеве и опять меня обдает; нет не обдает, а слышится мне та интимная национальная нотка, которую мне так хочется поймать на холсте и в орнаменте. Эта музыка цельного человека, не расчлененного отвлечениями упорядоченного дифференцированного и бледного Запада».
«Музыку цельного человека» художник находит в русском фольклоре, к образам которого постоянно обращается в 90-е годы. Врубеля не привлекают иллюстрации к каким-либо определенным былинам или сказкам, он стремится проникнуть в представления наших предков о человеке и природе, взглянуть на мир их глазами.
Таков врубелевский Богатырь — порождение окружающей природы, которая дает этому гиганту величие и мощь.

Врубель, познакомившись с картиной Васнецова «Три богатыря», сделал своего богатыря – Илью Муромца – кряжистым, огромным, восседающем на коне-битюге. Такой «мужичище-деревенщина» может сражаться палицей «в девяносто пуд», выпить чару вина в полтора ведра, как повествуется в былине, ему «грузно от силушки, как от тяжелого бремени», но едет он «чуть повыше леса стоячего, чуть пониже облака ходячего» — на картине верхушки елей виднеются у ног коня. Лес первозданно дремуч, в его густой вязи притаились два ястреба. Широкоплечий, приземистый, как медведь, богатырь глядит зорко и остро, вслушивается чутко, одежда и доспехи у него узорчаты, нарядны – тоже в согласии с былиной, где говорится о щегольстве «старого казака» Ильи:
Обул Илья лапотки шелковые,
Подсумок одел он черна бархата,
На головушку надел шляпку земли Греческой.
После врубелевского витязя васнецовские богатыри, пожалуй, покажутся и легковесными, и несколько прозаическими. Но все же Врубель, если можно так сказать, переборщил в изображении земной мощи героя. Есть какая-то искусственная раздутость в фигуре витязя и, особенно, его лошади (сестра жены художника записала в дневнике: «лошадь у него больше в ширину, чем в длину»).