Девочка на фоне персидского ковра. Врубель -
Девочка на фоне персидского ковра. Врубель

Девочка на фоне персидского ковра. Врубель

Девочка на фоне персидского ковраСоздавая портреты, Врубель погружал модель в мир своих собственных идей и образов. Далеко не всякая модель для этого годилась.

Если она в мир Врубеля «не входила», ему трудно было пересиливать себя. Работая над портретом Н. И. Мамонтова Врубель, который сам вызывался его писать, после нескольких сеансов позирования с обезоруживающей откровенностью признался: «Надоел мне ваш портрет»,— и портрет так и не был закончен.

Зато в тех случаях, когда Врубеля заинтересовывало именно лицо, его тянуло подвергнуть этого человека переодеванию, превращению — представить его не в обычной обстановке и одежде, а превратить в какую-нибудь легендарную или воображаемую личность.

Так он превратил дочку киевского владельца ссудной кассы в восточную принцессу среди ковров, а киевского сахарозаводчика и мецената И. Н. Терещенко — в Ивана Грозного, сын Саввы Мамонтова стал Азаматом в иллюстрациях к «Герою нашего времени», а дочь — Тамарой в иллюстрациях к «Демону». Чаще всего им не приходилось позировать — Врубелю ничего не стоило воспроизводить сходство по памяти.
На картине Девочка на фоне персидского ковра изображена дочь владельца ссудной кассы в Киеве. Если по поводу композиции с такой глубоко серьезной темой, как «Христос в Гефсиманском саду», Врубель мог говорить о «легкой слащаватости» сюжета, то в этом смысле «Девочка на фоне персидского ковра» прямо-таки «рахат-лукум и розовая вода», как выражался Т. Манн, имея в виду цветистость и душистость восточной поэзии. Этот признак салонной эстетики с ее императивом «сделайте мне красиво» определяет постановку, мотив: под красиво ниспадающими в виде балдахина складками и узорами ковра красивая девочка в красивом восточном наряде, обвитая платками с кистями и расписным узором, «жемчуга огрузили шею», пальцы унизаны перстнями… Но — слишком много красоты, угнетающе много: вся мизансцена исподволь поворачивается в сторону траурных ассоциаций. Девочка похожа на одну из тех жен, которых отправляли вослед умершему владыке, перед тем обряжая со всевозможной роскошью, так что сама эта роскошь становится знаком готовности к жертвоприношению.

Бессильно упавшие руки многозначительно, крест-накрест положены ладонями на розу и кинжал — традиционные эмблемы любви и смерти. Это не взгрустнувшая «младая дева», а сама Печаль — персонификация того духа, которым сотворена и которым проникнута сама живописная материя картины. В сущности, такими персонификациями будут потом и женская фигурка в картине «Сирень», и гадалка в одноименной картине, да и оба Демона в картинах 1890 и 1902 года.